Даниил Хармс биография, фото, личная жизнь, память, причина смерти, где похоронен

Биография Даниила Хармса

Даниил Иванович Хармс – известный русский и советский поэт, писатель, переводчик и драматург, новатор, вынужденный зарабатывать жизнь творчеством для детей, котрых он ненавидел. Его экспериментаторские произведения успеха у современников не имели и появились в печати лишь спустя много лет после его смерти, открыв истинное литературно-альтернативное лицо писателя.

В начале ХХ века он создавал писательскую группу единомышленников ОБЭРИУ (Объединение реального искусства), пытался организовать авангардистский театр. Первое опубликованное стихотворение «Чинарь-взиральник (случай на железной дороге)» появилось в альманахе Союза поэтов, но после «взрослые» стихи его почти не печатали.

Детство, юность, семья

Даниил Ювачев родился зимой 1905 года в семье Ивана Ювачева и Надежды Колюбакиной в Санкт-Петербурге. О своем рождении Хармсу нравилось рассказывать, а в тридцатых годах он написал шутливые повествования о своем рождении, два из которых звучали следующим образом:

Я родился в камыше. Как мышь. Моя мать меня родила и положила в воду. И я поплыл. Какая-то рыба, с четырьмя усами на носу, кружилась около меня. Я заплакал. И рыба заплакала. Вдруг мы увидели, что плывет по воде каша. Мы съели эту кашу и начали смеяться. Нам было очень весело, мы плыли по течению и встретили рака. Это был древний, великий рак, он держал в своих клешнях топор...

Другой вариант начинался так:

...Мой папа женился на моей маме в 1902 году, но меня мои родители произвели на свет только в конце 1905 года, потому что папа пожелал, чтобы его ребенок родился обязательно на Новый год. Папа рассчитал, что зачатие должно произойти 1-го апреля и только в этот день подъехал к маме с предложением зачать ребенка. Первый раз папа подъехал к моей маме 1-го апреля 1903-го года. Мама давно ждала этого момента и страшно обрадовалась. Но папа, как видно, был в очень шутливом настроении и не удержался и сказал маме: «С первым апрелем!». Мама страшно обиделась и в этот день не подпустила папу к себе. Пришлось ждать до следующего года. В 1904 году, 1-го апреля, папа начал опять подъезжать к маме с тем же предложением. Но мама, помня прошлогодний случай, сказала, что теперь она уже больше не желает оставаться в глупом положении, и опять не подпустила к себе папу. Сколько папа ни бушевал, ничего не помогло. И только год спустя удалось моему папе уломать мою маму и зачать меня…

Далее рассказ превращался в забавную детективную историю, в конце которой Хармс назвал дату своего рождения.

С раннего детства Даня старался быть похожим на своего отца-народовольца. Иван Павлович в двадцатилетнем возрасте готовился к покушению на императора Александра III, но был арестован по доносу предателя «Народной воли». Был приговорен к смертной казни, но ее заменили на 15 лет каторги.

Вернувшись в Петербург, он стал писать духовные книги, работал инспектором в Управлении сберкасс, был членом-корреспондентом Главной физической обсерватории Академии наук. Был знаком со Львом Толстым, Антоном Чеховым, Максимилианом Волошиным, стал прообразом героев некоторых произведений классиков (например, чеховского «Рассказа неизвестного человека» и рассказа Толстого «Божеское и человеческое»).

Мама, Надежда Ивановна, оказывала помощь ссыльным, заведовала «Убежищем для женщин, вышедших из тюрем Санкт-Петербурга». Сама принадлежала к старинному дворянскому роду из Саратовской губернии, где ее родителям принадлежало несколько деревень.

У Ивана Павловича и Надежды Ивановны родилось четверо детей, двое умерли в младенчестве. В живых остались только Даниил и его младшая на 5 лет сестра Елизавета.

Жили Ювачевы в казенной квартире в здании Убежища. ЖИли хоть и небогато, но для сына и дочки ничего не жалели: нанимали репетиторов по музыке, английскому и немецкому языкам. В феврале 1917 года мама Дани писала отцу:

Мы сидим в страхе, что останемся без хлеба, все булочные закрываются, народ злится, собираются громить лавки, точно в этом будет какой толк... Школу Дани распустили, все равно из-за холода не было занятий... Теперь ежедневно учится с учительницами. 1 день француженка, другой Маргар. Александ., а Закон Божий уже я сама с ним занимаюсь.

В какой школе учился Хармс до революции, его биографам так и не удалось выяснить, но в 1917 году Даниил поступил на учебу в старейшую школу Петрограда «Петершуле».

Несмотря на врожденные способности, учился он спустя рукава, предпочитая разыгрывать учителей. То он называл себя сиротой и просил не обижать, не ставить ему двойку, то играл на валторне посреди урока. Дома разговаривал с воображаемой «муттерхен», которую «поселил», к недоумению домашних, под каменной лестницей.

В 1922 году Хармсу предложили оставить школу. Родители отправили его в Детское село под пригляд тетки Натальи Ювачевой, заведовавшей второй Единой трудовой школой. Директор попыталась сохранить в этой школе традиции Мариинской гимназии, располагавшейся там до революции.

Здесь Хармс с удовольствием принимал участие в театральных постановках, литературных вечерах, на которых обсуждали поэтическое творчество, в частности, Александра Блока. В этот период Даня сам начал писать стихи, создавал каламбуры. Именно тогда он написал знаменитое «Задам по задам за дам!».

Тогда же подросток стал выдумывать себе псевдонимы, в числе которых был и Хармс. Этому имени он придавал мистический смысл, и оно так и осталось с поэтом навсегда.

В школе было мало мальчиков, и девочки окружали их своим вниманием. Но немногие сумели привлечь внимание Дани. Он дружил только с Натой Зегждой и Николаем Ефимовым, общался с ними и позже. Даниил сильно выделялся среди других детей, что подтвердила позже его одноклассница, ставшая впоследствии директором музея и пушкинистом, Мария Семенова-Руденская:

Когда Даня Ювачев в первый раз появился в нашем классе, даже классная комната сделалась словно меньше, таким большим показался он нам. Даня был совсем не похож на мальчиков, каких мы обычно привыкли видеть вокруг себя. Одетый, помнится, в коричневый с крапинкой костюм, в брюках до колен, в гольфах и огромных ботинках, он казался совсем взрослым молодым человеком. Пиджак его был расстегнут, виден жилет из той же ткани. Из маленького кармана жилета спускалась цепочка от часов, на которой, как мы потом узнали, висел зуб акулы. Три мальчика-одноклассника сразу признали первенство нового товарища. Они почти с обожанием смотрели на Даниила и окружали его в перерыве между уроками. Мальчики заходили обычно за классную доску, где Даня напевал басом и отбивал чечетку. Из-за доски мы видели его ноги в гольфах и баретках и слышали слова тогда популярной песенки: «Мама, мама, что мы будем делать, когда настанут зимни холода», которую Даня пел по-немецки. Но с девочками Даниил общался мало, да и обожавшие его мальчики-«пажи» были не слишком ему интересны. Он жил в своем мире, в нем шла какая-то внутренняя работа. Мрачноватый, замкнутый, немногословный, он... часто, закурив трубку, распахнув пиджак и засунув руки в карманы, стоял так, оглядывая класс, как казалось, несколько свысока.

Творчество Даниила Хармса

Галерист и издатель Ильдар Галеев, исследовавший творчество Даниила Хармса и опубликовавший дневники его отца, рассказал следующее:

Дневники — своего рода вступление или предисловие к тому, что дальше получило развитие, и без этого предисловия сложно понять истоки творчества Даниила Ивановича, основу его образности и мышления. Все друзья Хармса, в том числе Всеволод Николаевич Петров, отмечали огромное влияние отца на сына. Их встречи были настоящими церемониями. Иван Павлович пишет, что, мол, приходил ко мне Даня, сидел у меня час, мы с ним беседовали о Боге, о трех шестерках, о Густаве Майринке и так далее. Даниил Иванович принес ему книгу Беме, чтобы папа прочитал ее и потом высказал свои соображения. Папа возвращает книгу со словами «извини, сынок, я ничего не понял — ни Бе ни Ме». Они постоянно общались. Да, была, конечно, уничтожающая критика со стороны отца, он не понимал и не принимал то, чем занимался Даниил. Но в этой критике, по всей видимости, было что-то такое, без чего Хармс не стал бы Хармсом.

Влияние отца, который не понимал революционных произведений сына, сыграло свою роль в том, что Хармс отдалился от семьи. Он читал Кнута Гамсуна и оккультиста Густава Мейринка, интересовавшегося йогой и индийскими учениями. Именно его «Голем» произвел на юного Даниила, обожавшего тайнопись, неизгладимое впечатление. Хармс уверил себя, что буквы и знаки обладают бесконечной силой, а материальный мир может меняться непредсказуемо и быстро.

Тем временем Хармс окончил школу, встал вопрос о дальнейшем обучении. Бесплатно учиться в вузе могли только выходцы из рабочих и крестьян, а Даниил в эти категории не входил. Иван Павлович, работавший в то время заведующим счетного отделения рабочего комитета «Волховстроя» написал в администрацию письмо:

Мой сын Даниил, 19 лет, окончив Советскую Школу II-й ступени, в настоящем году домогается поступления в один из Ленинградских Техникумов (Морской, Электрический и др.). Со своей стороны, прошу Рабочий комитет Волховстроя оказать возможное содействие моему сыну для поступления в Высшее Учебное Заведение.

Просьбу старого народовольца удовлетворили, и Даниил был допущен к экзаменам в Первый ленинградский электротехникум. Заявление о приеме он подписал двойной фамилией: Ювачев-Хармс.

Почти не появляясь на занятиях, молодой человек посещал всевозможные литературные вечера, где выступал не только с чужими (в частности – Владимира Маяковского и Игоря Северянина), но и со своими стихами.

С 1925 года Хармс участвовал в собраниях Всероссийского союза поэтов, где познакомился с экспериментаторами «зауми» – нарочито аумного языка как литературного приема.

Велемир Хлебников, Алексей Крученых, Александр Туфанов и другие придумывали собственный язык для написания новой поэзии, заинтересовавший и Хармса. С 1926 года Даниил пытался создавать общества «левых» поэтов и писателей, называвшихся «чинарями», организовал литобъединения «Левый фланг», «Академия левых классиков».

Помимо проведения литературных вечеров, Хармс вместе с авангардным театром «Радикс» пытался поставить написанную им пьесу «Моя мама вся в часах». Спектаклем заинтересовался Казимир Малевич, который создал для него подходящие декорации. Цензуру Главлита постановка не прошла, её запретили, а театр закрыли.

В конце 1927 года Хармс, а также Александр Введенский, Николай Заболоцкий, Игорь Бахтерев и другие определили для своей группы новое название – «Объединение реального искусства» (ОБЭРИУ). Манифест объединения в частности гласил:

Кто мы? И почему мы? Мы, обэриуты, — честные работники своего искусства. Мы — поэты нового мироощущения и нового искусства. Мы — творцы не только нового поэтического языка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее предметов. Наша воля к творчеству универсальна: она перехлестывает все виды искусства и врывается в жизнь, охватывая ее со всех сторон. И мир, замусоренный языками множества глупцов, запутанный в тину «переживаний» и «эмоций», — ныне возрождается во всей чистоте своих конкретных мужественных форм. Кто-то и посейчас величает нас «заумниками». Трудно решить, — что это такое — сплошное недоразумение, или безысходное непонимание основ словесного творчества? Нет школы более враждебной нам чем заумь. Люди реальные и конкретные до мозга костей, мы — первые враги тех, кто холостит слово и превращает его в бессильного и бессмысленного ублюдка. В своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и слова, но никак не разрушаем его. Конкретный предмет, очищенный от литературной и обиходной шелухи, делается достоянием искусства. В поэзии — столкновение словесных смыслов выражает этот предмет с точностью механики… Мы расширяем смысл предмета, слова и действия. Эта работа идет по разным направлениям, у каждого из нас есть свое творческое лицо и это обстоятельство кое-кого часто сбивает с толку. Говорят о случайном соединении различных людей. Видимо полагают, что литературная школа — это нечто вроде монастыря, где монахи на одно лицо. Наше объединение свободное и добровольное, оно соединяет мастеров, а не подмастерьев — художников, а не маляров. Каждый знает самого себя и каждый знает — чем он связан с остальными.

Но стихи обэриутов не печатали в прессе, не пропустили в издательствах и сборник поэтов. Спасли Даниила и его товарищей Самуил Маршак с коллегами, предложившие поработать в Ассоциации писателей детской литературы. Хармс активно сотрудничал с журналами «Ёж», «Чиж», «Октябрята», писал детские рассказы и стихи, сочинял головоломки и шуточные подписи к рисункам. У него вышли девять детских книжек с рассказами, стихами и иллюстрациями, в числе которых – «Театр», «Озорная пробка», «Иван Иваныч Самовар», «Миллион».

Параллельно с этим в ОБЭРИУ проводились творческие встречи, литературные вечера. Один из таких вечеров – «Три левых часа» – запомнился зрителям наиболее ярко. Поэты читали свои стихи, а после на сцену вышли актеры в пьесе Хармса «Елизавета Бам» и был показан фильм режиссеров Климентия Минца и Александра Разумовского «Мясорубка».

Советские критики не оставили от «Трех левых часов» камня на камне, особенно старалась автор статьи «Ыутеребо» в «Красной газете», заявив, что «зрители заплатили за билеты, но так ничего и не поняли».

В марте 1928 году Хармс был призван в армию. Во время службы писал агитационные стихи для армейской газеты.

В 1930, по его возвращению, члены ОБЭРИУ устроили свой последний творческий вечер для студентов Ленинградского университета. Они так и остались непонятыми: зрители их освистали, а спустя несколько дней советские газеты опубликовали резкие непримиримые отзывы о том, что обэруиты «ненавидят борьбу, которую ведет пролетариат», пропагандируют уход от жизни, а их поэзия – контрреволюционна и являет собой протест против диктатуры пролетариата.

В 1931 году Хармса и двух его товарищей арестовали и обвинили в антисоветчине. Ни слова не было сказано о выступлениях перед взрослыми, поэтам вменили в вину их работу в области детской литературы. Из протоколов допросов Даниила Ивановича видно, как менялись его показания от допроса к допросу. Так, на четвертом из них он подписал, в частности, такие показания:

Наша группа, как я указывал в предыдущих своих показаниях, работала в области детской литературы в течение нескольких лет. За это время нами было написано и сдано в печать большое количество прозаических и стихотворных книжек для детей, которые надо подразделить на произведения халтурные и антисоветские. К халтурным произведениям из своих книжек я отношу следующие: «Театр», «Озорная пробка» и три стихотворения, помещенных в ж. «Октябрята», одно из которых называлось «Соревнование». Эти произведения для детей были написаны мною в минимально короткий срок и исключительно ради получения гонорара. Особо халтурной из вышеназванных произведений я считаю книжку «Театр». Помимо того, что эта книжка не сообщает детям абсолютно никаких полезных сведений, она и по форме своей является чрезвычайно скверной, антихудожественной. То же самое следует сказать и о книжке «Озорная пробка», которую я написал за два часа. Что же касается стихотворения для ж. «Октябрята», то в этом случае имело большое значение то обстоятельство, что эти произведения я писал на советские темы — соревнование и т. д., которые были мне враждебны в связи с моими политическими убеждениями и которые я, следовательно, не мог изложить художественно приемлемо… К антисоветским произведениям я отношу следующие политически враждебные произведения для детей, вышедшие из-под пера членов нашей группы, как «Миллион», «Как старушка чернила покупала», «Иван Иванович Самовар», «Как Колька Панкин летал в Бразилию», «Заготовки на зиму» и друг. Введенского — из тех, что я помню, — «Авдей-ротозей», «Кто», «Бегать-прыгать», «Подвиг пионера Мочина» и др. Мое произведение «Миллион» является антисоветским потому, что эта книжка на тему о пионер-движении превращена сознательно мною в простую считалку. В этой книжке я сознательно обошел тему, заданную мне, не упомянув ни разу на протяжении всей книжки слово «пионер» или какое-либо другое слово, свидетельствующее о том, что речь идет о советской современности.

В 1932 году коллегия ОГПУ приговорила Хармса к трем годам исправительных лагерей, которые затем сменились приговором о высылке в Курск. Поэт отправился туда вместе с Введенским, жил бедно, довольствуясь лишь денежными переводами отца. В Курске он написал рассказы «Мы жили в двух комнатах…» и «Я один…».

Вскоре Хармс вернулся в Ленинград, и его даже восстановили в Союзе писателей. Он снова стал писать для детских журналов, поэту даже разрешили проводить встречи с пионерами.

Но надлом, произошедший в писателе вместе с арестом, расширялся. ОБЭРИУ распалось, члены общества перестали общаться между собой. Хармс обратился к прозе, но и тут ничего не получалось, он иногда неделями не мог написать и строчки. Он хорошо осознавал свою нищету и не знал, как ему подняться из «помойной ямы», видя вокруг себя сплошное равнодушие.

Накануне нового года Даниил Иванович составил для себя очередные «правила», которые он ежегодно составлял с 1920 года:

С 1 января 1935 года устанавливается в моей жизни следующее: 1. Ежедневно писать не менее 10 строк стихов и одного водевиля. 2. Вставать отнюдь не позднее полдня. Ложиться отнюдь не позднее 2 ч. ночи (гасить свет). 3. Читать газеты. 4. Отмечать каждый день количество зря проведенных часов.

Хармс не просто так упоминал о газетах. Если раньше он избегал их читать, то после всего случившегося с ним решил, что нужно быть в курсе происходящего. Он завел самодельную «Голубую тетрадь», куда записывал размышления о жизни, стихи и рассказы.

После публикации в детском журнале «Чиж» стихотворения «Из дома вышел человек…» поэт снова подвергся резкой критике. В произведении усмотрели прямое указание на массовые репрессии (на дворе стоял 1937 год). Хармса снова перестали печатать.

Он чувствовал, как над ним сгущаются тучи. Арестовали и расстреляли бывшего обэриута Николая Олейникова, начались массовые проверки детских писателей. Самуил Маршак спешно уехал в Москву – от него требовали публичного отречения от коллег «врагов народа». Был арестован Заболоцкий, умер Борис Житков, друг Даниила Ивановича. Хармс успел закончить работу над повестью «Старуха» и циклом рассказов «Случаи» и жил в постоянном страхе от ощущения, что за ним вот-вот придут...

Смерть и память о Данииле Хармсе

В 1939 году, узнав о начале Второй мировой войны, поэт лег в психиатрическую больницу, где якобы лечился от шизофрении. Ему выдали справку, освободившую его от воинской повинности, и Хармс еще некоторое время работал.

В 1941 году был опубликован его рассказ «Реабилитация». В августе того же года Хармса арестовали по обвинению в антивоенной агитации и пораженческих настроениях. По словам исследователя творчества Хармса Александра Кобринского, донесла на него некая Антонина Оранжиреева, «сексотка», проникшая в окружение писателя. Якобы именно она «вложила в уста» Хармса слова о проигрыше войны Советским Союзом в первый же день и о том, что Ленинград либо будет разбомблен, либо умрет голодной смертью.

Совсем другое высказывание Даниила Ивановича о войне приводит художник и поэт Павел Зальцман, позже сделавший запись в своем дневнике:

В один из первых дней я случайно встретился у Глебовой с Хармсом. Он был в бриджах, с толстой палкой. Они сидели вместе с женой, жена его была молодая и недурна собой. Еще не было тревог, но, хорошо зная о судьбе Амстердама, мы представляли себе все, что было бы возможно. Он говорил, что ожидал и знал о дне начала войны и что условился с женой о том, что по известному его телеграфному слову она должна выехать в Москву. Что-то изменило их планы, и он, не желая расставаться с ней, приехал в Ленинград. Уходя, он определил свои ожидания: это было то, что преследовало всех: "Мы будем уползать без ног, держась за горящие стены". Кто-то из нас, может быть, жена его, а может, и я, смеясь, заметил, что достаточно лишиться ног для того, чтоб было плохо ползти, хватаясь и за целые стены. Или сгореть с неотрезанными ногами. Когда мы пожимали друг другу руки, он сказал: "Может быть, даст Бог, мы и увидимся". Я внимательно слушал все эти подтверждения общих мыслей и моих тоже. Трудно было забыть лежавшую тяжесть ожидания. Тем более что о том, что что-то надвигается, напоминали все новые известия.

Арестованному Хармсу грозил расстрел, но он снова успешно ссимулировал психически нездорового человека. Военный трибунал приговорил содержать Даниила Ивановича в психиатрическом отделении тюремной больницы «Крестов», а не в гражданском диспансере.

Голод и холод февраля 1942 года сказались на большинстве заключенных. 2 февраля умер и Даниил Хармс. Его жене Марине Малич сначала заявили, что поэта вывезли в Новосибирск. Где находится его могила, она так и не узнала.

Лишь в 2016 году исследователи выяснили, что Хармс, возможно, похоронен на Пискаревском кладбище. Позже по кладбищенским документам удалось установить, что всех умерших в те страшные дни (в том числе в «Крестах») похоронили в двух братских могилах – №9 и №23. Именно в одной из них, по мнению исследователей, и покоятся останки уникальнейшего поэта ХХ века. Оргкомитет премии Хармса запланировал установку мемориальной доски на кладбище.

По ходатайству сестры поэта Елизаветы Грициной Генпрокуратура СССР признала Даниила Ивановича невиновным, в 1960 году он был посмертно реабилитирован.

Лишь в 2005 году на доме, где раньше жил Хармс, появилась мемориальная доска, а первый памятник ему был установлен к 100-летию со дня рождения в деревне Веретьево Московской области.

Изящное граффити – «двухэтажный» портрет писателя – было расположено на стене дома №11 по улице Маяковского в Санкт-Петербурге. Решением суда летом 2022 года изображение Хармса было закрашено коммунальными службами.

Личная жизнь Даниила Хармса

Еще со школы высокий и «весь в себе» Даниил нравился девушкам. И сам юноша обращал на них внимание. Но женился он лишь в 1928 году на Эстер Русаковой (Иоселевич), дочери политэмигранта из Таганрога.

Они познакомились четырьмя годами ранее, и у девушки уже был жених – Михаил Чернов, за которого она вскоре вышла замуж. Но чувства, вспыхнувшие между ней и Даниилом, были сильнее, хотя они постоянно ссорились, затем мирились. В своем дневнике Хармс писал в 1925 году:

Я задумал — если я в этот день поссорюсь с Esther, то нам суждено будет расстаться. Ужас — так и случилось. Поссорился — мы расстанемся. Это можно было ждать. Господи... смерть любви. Господи, будь с нами, не забывай нас. Моя милая девчурка Эстер пропала для меня, теперь я это знаю. Это вне сомнения. Она зовет меня, но я знаю, что это не надолго. Что ж поделаешь, верно, я сам таков. Она ни при чем, женщина как женщина, а я так, какой-то выродок. Господи, Твоя воля. Нет, я хочу или [...?...] сегодня же или все кончено с Esther навсегда.

В 1927 году Эстер развелась с Черновым и возобновила отношения с Хармсом. Русакова была довольно легкомысленной, тогда как Даниил ловил каждое её слово, оценивал всякий поступок, ревновал к бывшему мужу.

Все же они поженились, хотя родные поэта отговаривали его от этого шага. Успокоения он ему не принес, ссоры были постоянными спутницами в их семье, и Хармс метался между любовью к жене и желанием с ней расстаться.

Он завел несколько романов, в частности, с гражданской супругой Введенского Тамарой Мейер, затем с женой Леонида Липавского, тоже друга Хармса. В конце 1929 года он расстался с Эстер, хотя позже они периодически встречались.

В 1930 году Даниил написал драматическую поэму «Гвидон», посвятив её бывшей жене. Затем завел роман с Раисой Поляковской. По возвращении из Курска у Хармса были недолгие отношения с некоей Рене О'Коннель-Михайловской.

В 1932 году он официально развелся с Эстер, а в 1936 году вся семья Русаковой включая её саму, была арестована и сослана на Колыму.

После развода Даниил, считая себя окончательно свободным, начал встречаться с художницей и иллюстратором детских книг Алисой Порет, с которой был дружен с начала работы в Детгизе. Но дружба, перешедшая в любовные отношения, принесла Хармсу разочарование:

Как часто мы заблуждаемся! Я был влюблен в Алису Ивановну, пока не получил от нее всего, что требует у женщины мужчина. Тогда я разлюбил Алису. Не потому, что пресытился, удовлетворил свою страсть, и что либо тому подобное. Нет, просто потому, что узнав Алису как женщину, я узнал, что она женщина неинтересная, по крайней мере на мой вкус. А потом я увидел в ней и другие недостатки. И скоро я совсем разлюбил ее, как раз тогда, когда она полюбила меня. Я буквально удрал, объяснив ей, что ухожу ибо она любит Петра Павловича (Снопкова, художника,- прим.ред. uznayvse.ru). Недавно я узнал, что Алиса вышла замуж за Петра Павловича. О как я был рад!

Летом 1933 года Хармс познакомился с Мариной Малич. Они встретились в доме её сестры Ольги, к которой поначалу приходил в гости поэт, и вскоре его внимание полностью переключилось на Марину. Сначала они ходили на прогулки втроем, позже, оставшись вдвоем, объяснились друг другу в любви.

В октябре 1934 года Хармс и Малич поженились. Она так вспоминала предшествующее свадьбе событие:

Однажды я засиделась у него в комнате. И он неожиданно сделал мне предложение. Я помню, что осталась у него ночевать. И когда мама стала мне выговаривать, что я даже домой не пришла, я сказала ей, что мне сделали предложение, и я выхожу замуж за Даниила Ивановича. Все это произошло как-то очень быстро. С тех пор я Ольгу почти не видела. По правде говоря, мама ожидала, что за Даню выйдет замуж Ольга. И когда он сделал мне предложение, она была немного смущена. Не то чтобы недовольна, — нет, просто для нее это было полной неожиданностью. Свадьбы никакой не было. Не на что ее было устраивать. Пошли и расписались, — вот тебе и вся свадьба.

Марина была для Даниила и женой, и подругой, и товарищем. Она во всем его слушалась, но очень расстраивалась, когда на ее мужа в обществе обращали внимание другие женщины, в особенности модели. Она была иного воспитания, и когда на показе мод, куда их пригласили, девушки буквально висли на Хармсе, едва не плакала. Это заметили, и больше Малич не сопровождала Даниила на такие вечера:

Все радовались всегда, когда он куда-нибудь приходил. Его обожали. Потому что он всех доводил до хохота. Стоило ему где-нибудь появиться, в какой-нибудь компании, как вспыхивал смех и не прекращался до конца, что он там был. Вечером обрывали телефон. Ему кричали с улицы: «Хармс!», «Пока!», «Пока, Хармс!» И он убегал. Чаще всего без меня. Мне-то и надеть было нечего, — ни платья, ни туфель, — ничего. А там, куда он шел, все были все-таки молодые, красивые, хорошо одевались. А он уходил, один. Он еще был прилично одет. Впрочем, это не мешало нашей любви, и сначала все было хорошо, и мы были счастливы.

Поэт посвятил второй жене множество своих стихов, ласково называл ее Фефюлькой и, как мог, заботился о ней. Но нищета, в которой они жили, очень давила на Хармса. Его не печатали, не издавали, денег не было. Он заводил романы на стороне. Марина знала об этом, болезненно воспринимала и даже подумывала о самоубийстве. Несмотря на всё это, Малич любила мужа и осталась с ним до конца, а в середине 90-х, незадолго до смерти, написала о нем книгу «Мой муж Даниил Хармс».

Интересные факты

Отец Даниила Хармса считал, что воспитывать мальчика необходимо в спартанских условиях. Но в ранние годы он воспитывал сына больше по переписке, чем лично. Несмотря на это, маленький Даня очень любил папу, о чем можно судить по письмам Надежды Ивановны:

Данилушка прекрасно выговаривает теперь «папа» и все время смотрит на твой портрет» (11 сентября 1906 года). «Даня все целует твой портрет и другим дает» (20 января 1907 года). «Сегодня получили 3 твоих письма, от 10 и 11, и открытку для Дани. Данюк в восторге, все время носит это письмо и читает, но никто ничего не понимает» (13 декабря 1907 года). Годам к четырем-пяти образ отца стал обрастать в сознании мальчика фантастическими подробностями. «Даня всем рассказывает, что Папа у него студент и учит гимнастики, откуда он это взял, неизвестно, вообще врет много».
В конце 1936 года во всех газетах и журналах писали о Пушкине, советские идеологи готовились к «празднованию» 100-летия его смерти: готовились концерты, различные мероприятия. Затронуло это эпохальное событие и Даниила Хармса. Им было написано несколько текстов для детей, но ни один ему не нравился. А в столе лежала прозаическая миниатюра «О Пушкине» – пародия на возвеличивание русского поэта советской прессой:

Трудно сказать что-нибудь о Пушкине тому, кто ничего о нем не знает. Пушкин великий поэт. Наполеон менее велик, чем Пушкин. И Бисмарк по сравнению с Пушкиным ничто. И Александры I и II, и III просто пузыри по сравнению с Пушкиным. Да и все люди по сравнению с Пушкиным пузыри, только по сравнению с Гоголем Пушкин сам пузырь. А потому вместо того, чтобы писать о Пушкине, я лучше напишу вам о Гоголе. Хотя Гоголь так велик, что о нем и писать-то ничего нельзя, поэтому я буду все-таки писать о Пушкине. Но после Гоголя писать о Пушкине как-то обидно. А о Гоголе писать нельзя. Поэтому я уж лучше ни о ком ничего не напишу».

Вместе с тем – Гоголь и Пушкин были любимыми писателями Даниила, о чем есть запись в его дневнике под названием «О гениях»: «Если отбросить древних, о которых я не могу судить, то истинных гениев наберется только пять, и двое из них русские. Вот эти пять гениев-поэтов: Данте, Шекспир, Гете, Пушкин и Гоголь».
Когда только началась Великая Отечественная война, все женщины Ленинграда отправлялись рыть окопы. Работа была тяжелая, но на нее забирали даже беременных на ранних сроках, а освобождение давалось только в исключительных случаях. Марина Малич, болевшая в то время, вспоминала о мистическом воздействии Хармса, который заявил, что сделает так, чтобы ее не взяли на работу. Несколько дней он ходил возбужденным, ездил на кладбище, затем пришел домой и сказал:

Я очень много плакал. Просил у папы помощи. И я скажу тебе. Только ты не должна говорить об этом никому на свете.... Завтра ты пойдешь туда, где назначают рыть окопы. Иди спокойно. Я тебе скажу эти два слова, они идут от папы, и он произнес эти два слова: «красный платок».

Марина пошла на сборы, постоянно повторяя про себя эти непонятные слова. И произошло чудо: ее действительно освободили от тяжелых работ.

Важные события в жизни

1917 год: поступил на учебу в старейшую школу Петрограда «Петершуле».
1918 год: уехал с матерью в Саратовскую губернию из-за голода и разрухи в Петрограде.
1919 год: вернулся в Петроград. Создал цикл рисунков, дошедших до нашего времени.
1922 год: написал стихотворение «В июле как-то в лето наше…». Переехал в Детское село, поступил в Единую трудовую школу.
1923 год: написал «Задам по задам за дам» и «Скоро ль шаровары позовут татарина…»
1924 год: написал стихотворение «Медная…». Окончил школу, вернулся в Ленинград. Поступил в электротехникум. Начал выступать с чтением чужих и своих стихов.
1925 год: начал посещать собрания Всероссийского союза поэтов. Вступил в «Орден заумников DSO». Вошел в круг «чинарей». Создал группу «Левый фланг».
1926 год: написал стихотворение «Вьюшка смерть» на смерть Сергея Есенина. Отчислен из электротехникума. Принят во Всероссийский союз поэтов. Написал драму «Моя мама вся в часах» совместно с Введенским. Написал стихотворение «Казачья смерть». В сборнике ЛО ВСП публикуется первое стихотворение «Чинарь-взиральник (случай на железной дороге)».
1927 год: создал рукописный сборник «Чинарь Даниил Иванович Хармс. Управление вещей. Стихи малодоступные». Создал группу «Академия левых классиков». Начал работать в детской литературе. Написал пьесу «Елизавета Бам». Создал ОБЭРИУ.
1928 год: женился на Эстер Русаковой. Участвовал в вечере «Три левых часа». Призван на краткосрочную воинскую службу.
1929 год: написал стихотворение «Полет в небеса». Умерла от туберкулеза мать. Вышла детская книга «Иван Иваныч Самовар».
1930 год: написал поэму «Гвидон».
1931 год: состоялся первый арест и допрос в ОГПУ.
1932 год: приговорен к трем годам заключения в лагерь, приговор заменили высылкой в Курск. В том же году вернулся в Ленинград. Развелся с Эстер Русаковой.
1933 год: написал цикл стихотворений «Случаи». Женился на Марине Малич.
1935 год: написал рассказ «История».
1936 год: написал рассказы «Случай с Петраковым», «Кассирша» и другие.
1937 год: начата «Голубая тетрадь». Написал рассказ «Сундук».
1938 год: написал рассказ «Четвероногая ворона».
1939 год: написал повесть «Старуха». Лежал в психиатрической больнице. Получил освобождение от воинской повинности.
1940 год: написал рассказы «Рыцари», «Победа Мышина». Умер отец.
1941 год: написан последний рассказ «Реабилитация». Арестован УНКВД ЛО. Симулировал психическое расстройство. Помещен в психиатрическое отделение тюремной больницы в «Крестах».
2 февраля 1942 года – дата смерти.